Медведь Потап и медведиха Прасковея – сказка.
На овраге, на краю, стоял лес, стоял дремучий и любил он долгие да гулкие песни петь, а в том ли лесу жил-поживал бурый медведь и любил он те песни лесные слушать.
А звали того медведя Потапом и всем бы хорош Потап: и дюж-то он был, и косолап, и жить бы да поживать и от добра не помирать Потапу, да вот беда, был он не чист на лапу.
Правда, песни то лесные он хоть и очень любил послушать, а все-таки пуще того жаловал медку покушать.
Трудолюбивы были пчелы в окрестности того леса, а потому и мед у них водился сладок да янтарен; вот проведал о том лесной боярин, тут и поселился.
Чуть забрезжит, бывало, а уж он проснулся, (рано встают Потапы), вытрет о траву росную лапы, в ручье морду помоет, на восток повоет, позевает, потянется, к речке прогуляется, на себя полюбуется в воде, увидит сучок в бороде, сейчас его вон, кто его тут спрашивал!
И так себя Потап охорашивал, что тебе красная, девица! Правду сказать, в его летах и это не безделица. Потап был холост— не женат и в том ли лесу шла про его красу молва великая.
И так поутру Потап оправится и в путь отправится: через лес—через чащу, где боком, где скоком, а где и кувырнется да тут же и ругнется:
— Будь вам пусто! Как заросло густо!
Долго ли, коротко ли Потапу идти, по березняку аль по ельнику, а нет ему иного пути, как к пчельнику. Как ни бранится, как ни бьется, а к солнышку туда доберется и заляжет у плетня.
А на пчельнике идет суетня: пчелы летают, по цветам мед собирают, друг перед дружкой стараются, жужжат, жалить собираются. А Потап ни гу-гу. Лежит и думает: не попасть бы только на глаза мужику, а с ними, злючками, справиться можно.
А сам ползком-ползком подбирается осторожно, вскочит, изловчится, повалит улей, захватит медку да в лес пулей помчится, а как удостоверится, что нет за ним погони пчелиной, с устатку развалится под осиной, медку откушает, песни птичьи послушает, на солнце поворчит, что светит жарко, посулит полдню грозу, а у самого в одном глазу уж сон бродит. Заводит он глазом, заводит, возьмет его закроет, другим раза два моргнет да и заснет. И холодком—тенью кроет Потапа осина. Не житье ему, а малина!
Вот лежит он однажды так-то под осиной и не берет его сон, а берет раздумье: жить, мол, мне приключилось сладко и медок есть, есть и своя хатка, а нет у меня подруги, благоверной супруги. В одиночку житье—одно вытье: ни складу, ни ладу, из плетня да в ограду.
Надо посоветоваться с братом и засылать его сватом к медведихе Прасковье-вдовушке,—любезна мне, дескать, по-ушки, шлет поклон и желает принять закон.
Так Потап и порешил, а как встретился с братом, зазвал его к себе сватом.
Вот и ждет он пождет вести от медведихи Прасковеи, не идут на ум никакие затеи. С пчельника Потап домой пробирается, навстречу ему брат попадается и говорит:
— Ну, был я в соседнем лесу, навестил твою красу, был, значит, у Прасковьюшки, а она, бедная, в горюшке, по покойнике-муже все скучает, а тебе так отвечает: коль хочет Потап принять закон, пусть не бездельничает и не пчельничает, муж мой тем занимался, да мужику и попался, а он его на кол, весь лес навзрыд плакал по его кончине, а чтобы не быть еще раз такой причине, присоветуй Потапу по остеречь свою лапу.
— Ладно,—молвил Потап,—шабаш мед воровать, пора и честь знать.
А ум у Потапа спорый, шаг его скорый и не успел с ним брат проститься, как Потап уж к медведихе в ворота стучится:
«Стук-стук, гром-гром,
Отворися, пусти в дом.
Стук-стук, грох-грох,
Выйди встретить на порог»:
А Прасковея в ответ:
— Как вдова ли я—бедна вдовица, никто меня не боится, кто меня увидит, всяк обидит, боюсь тебе, медведь, ворота отпереть.
Потап молвил:
— К тебе я засылал свата, своего ли родного брата, не бойся, не крушись, поскорее отопрись.
Впустила медведиха Потапа во двор и говорит ему: подожди немножко, я пойду в дом и выгляну в окошко, оттуда с тобой поговорю.
Так и сделала: пошла в дом и выглянула в окошко.
— Как поживаешь, Прасковея Потаповна?—Спросил медведь.
Ответила ему медведиха таково скромно:
— Не постно, не скоромно, как пришел мой вдовий час, перебиваюсь со щей на квас.
Хотел было тут Потап о сватовстве словечко закинуть, да такая беда случилась.
Потап утром на пчельнике был, медку отведал, а того и не проведал, что пчела ему в шубу забралась и там притулилась, а как пришел он к медведихе, она в шерсти завозилась, зажужжала-запела, увидел Потап, что плохо его дело, — Прасковея услышит и ответит ему отказом, притворился, повел этак на солнце глазом да говорит:
— Жаль, мне недосужно, кое-что сделать нужно, в другой раз приду, а теперь побегу.
Поскорей Потап простился и вон со двора пустился, скоком к речке направился, бултых в воду,—тем только и избавился от пчелы. Посидел в воде, продрог, вылез на берег, посох-посох и пошел себе к дому по сосновой аллейке, а как вспомнил о пчеле-злодейке, решил ее покарать—пчел обобрать и направился к пчельнику.
Никогда такого греха с Потапом не бывало: повалил он улей да споткнулся, носом в землю ткнулся, не успел убежать, пошли пчелы вкруг него жужжать, жалить, впиваться, еле-еле сумел Потап оттудова убраться.
Доскакал медведь до дому и слег в постель, а в голове его словно хмель, так все кругом и ходит, а щека его пузырем вздувается и от боли медведь мается, мается… А самому-то ему к медведихе в гости хочется. Содрал Потап все лыко, что у него было, подвязал им себе рыло и пошел гостить к медведихе.
А Прасковея сидела у окошка и ждала его немножко, а завидев его сильно обрадовалась.
— Ох-ох,—Потап застонал,—кабы ведал, кабы знал, что судьба мне посулила, всю-то щеку мою от зубов разломило, нет моей моченьки, не спал три ноченьки.
Медведиха всполошилась, к медведю выйти из дому решилась, хотела ему зубы уврачевать. Но и тут сумел Потап свой грех уворовать.
— Я,—говорит,—любезная Прасковея, пойду лучше полечусь у барсука Савватея, он всякую боль врачует и недалеко отсюда ночует.
— Поди, поди, медведь, попытайся,—говорит медведиха,— а обо мне не сомневайся. За тебя замуж идти порешила, хочу тебя пестовать да лелеять, только боюсь, что стал ты болеть, как бы тебе не околеть.
И горько заплакала медведиха, глядучи во след Потапу.
Пришёл медведь к барсуку в те поры, выкликал его из норы.
— Ты,—сказал медведь,—не робей, о моей боли порадей.
Клал барсук медведя на землю, сзывал зайцев косых, приказывал им через медведя скакать, болезнь его пугать, а сам приговаривал:
Опустись, щека Потапа,
Вздуйся, вздуйся его лапа!
Пусть Потап—злодей и вор—
Перестанет с этих пор
Воровать ходить на пчельник.
Вор Потап, Потап бездельник!
На Просковьюшке вдовице
Он задумал женится.
Встал Потап и говорит:
— Ну, Спасибо тебе, барсук, кажись легче стало.
Долго ли, коротко ли, Потап не домогался, но оправился, подумал-подумал и опять на пчельник отправился.
Пчелы давно по нем скучали и так его повстречали, что взвыл Потап и давай Бог ноги. Мчится он по дороге, а пчелы за ним следом.
А Прасковея ждет Потапушку своего с обедом, наварила она всяких сластей и назвала гостей: волка Тимофеича с волчихой Фелицатой, лиса Ерофеича с лисой, пришел еще тут Фоня, заяц косой, с Дуней зайчихой, мышь Тохтамыш с мышью Полихой, прискакала белочка Попрыгунья, приплелись барсук колдун да барсучиха колдунья, прикатился и еж на своих иголках, а он все топырится-злится, никто с ним рядом не садится.
И говорит всем медведиха:
— Земля стучит, дом дрожит, это мой нареченный бежит.
Медведь во двор, а пчелы за ним. Ворвались, налетели, всех закусали. Гости ложки побросали и кинулись по домам. Один еж сидит там, топырится-злится, никого не боится.
Медведиха в доме заперлась и от сраму такого слезами залилась.
А медведь Потап к речке пустился, в воду бултыхнулся, два раза окунулся, посидел в воде час, посидел другой, продрог, вылез, посох-посох, подумал-подумал, поднял ухо и сказал:
— Экая горюха! Кому праздник, а мне все канун да сочельник, пойду я лучше на пчельник.
Павел Сухотин