Про лису-шутиху, каково ей было лихо!
1.
Шустра кума-лиса, а зайчата и того шустрей; хитра лиса, а перед зайчатами опростоволосилась! И не стало ей в лесу ни проходу, ни проезду.
Медведь сиволапый, как прослышал про то, даже зарычал от радости:
— Ну, зайчата! Ну, молодцы! Поди вот, какую штуку выкинули!
Бежал мимо волк,—зубами щелк-щелк, а прознал про заячью потеху, так и покатился со смеху:
— Ну, лиса! Ну, кума! Одолели тебя зайчата; то-то вас, простофилей, — угол непочатый.
И ворон с дубу хохотал до слез, наставил лисице длиннейший нос и каркает:
— То-то бедненькая! Это не то, что у вороны сыр выманивать да хвост щипать. Вот пойди-ка, угоняйся за зайчатами.
Лиса и голову повесила, а зайчата ходят весело, вокруг елочки гоголем доскакивают, лапочкой о лапочку поколачивают, такими ли героями посматривают, хоть картину с них пиши!
— Мы—зайчата маленькие, а погоди, уж снимем с нее и валенки; шкуру сдерем, купчихе шубу сошьем, а хвост повесим на ели, чтобы все на него смотрели! Так-то!
Каково лисице это слушать? Каково сударыне стыдобушку принимать, попреки глотать, в норе спасаться?
Да что сделала-то она? В чем попалась?
— А вот мы сами расскажем,—зашумели зайцы, загалдели, замахали ушами, завертели хвостами.— Пускай, красная и глаз на честной народ показать не смеет. Так-то лучше!
2.
Чай, вы слыхали, как прошлой зимой зайка с лисой строились; сколотил зайка, по своим достатком, лачужку лубяную, а лиса выстроила палаты ледяные. — «Заживу я знатно, потому я все равно как важная барыня: лисью шубу ношу, в гости к себе хороших господ прошу. Так мне не пригоже в мужицкой хате сидеть!
Вон она какая важная стала! Ну, хорошо. Только как дело к весне пошло да повеяло теплом,—лисьи-то хоромы и растаяли: потекли в реку ручейком, — будь здоров, лисий дом, аушеньки!
Разобиделась лиса, прогневалась, сударыня. А зайцы живут в лубяной избе и в ус не дуют. И горше прежнего стало лисе.
Побежала к избушке заячьей, стучит кулаком, силой лезет в чужой дом.
— Ты,—говорит,—зайчище, на смех выстроил себе такой домище! Пошел вон; тебе, вахлаку и без дома жить можно: кулачок под голову и спи себе. А мне, барыне-сударыне, это не пристало.
Заяц, было и то, и се… Куда тебе! Не хочет лиса ничего слушать и шабаш.
Да еще что, озорница, устроила: ухватила трех зайчат за ушки, запрягла их в санки гуськом, завожжала, кнут взяла да и крикнула:—«Эх, вы, соколики!»…— А сама как пошла зайчат хлестать да ухать на них, зайцы свету невзвидели, подхватили санки и пошли скакать по полю, а лисе это любо: кнутом машет, сама во все горло визжит:
— Вот я барыня какая, еду к царю-орлу на вас с доносом, останетесь вы тут с носом!
Звери и носы повесили, лисе, было, поклон земной отвесили:—«не губи-де животы наши!»
А лиса и ухом не ведет, правит зайцами да поет:
“Запрягла я в санки тройку
“Резвых зайчиков гуськом
“Да и мчусь вдоль дорожки
“В дальний город прямиком!”
Ух, ты! Погоняй, не стой, хомут не свой! Жалеть нечего!
Смекнули зайцы, что беда на носу и надумали перехитрить лису. Легкое ли дело!
— Глянь, лиса,—кричат,—далеко ль отъехали?
Лиса оглянулась, а зайцы в сторону свернули, на холмик вскочили, санки то набок, — лиса из санок горошком вылетела да запуталась в вожжах, потеряла и кнут; да зайчата и без кнута, как угорелые, ее несут.
Избило лису, истрепало, изваляло в снегу, насилу перегрызла она вожжи и в овраг скатилась.
А зайцы духом примчались в лес, санки истрепали, сбрую порвали да в сугроб-то бух, —надо же перевести дух.
Идет лиса да охает, идет лиса да стонет, а всяк ее от себя прочь гонит: «Так, мол, тебе и надо. Нечего над малой зверюгой важничать!»
И до сих пор зазорно лисе на народ показаться. Ай да зайчата косоглазые! Таки ли хваты, Боже мой!
А. Федоров-Давыдов.