Итальянская сказка “Двенадцать месяцев”

Итальянская сказка “Двенадцать месяцев”.

Жил-был один богатый старик крестьянин. И было у него два сына. Вот, как пришла старику пора помирать, позвал он старшего сына и сказал ему:
—Ты, Джованни, старший. А Луиджи—молод. Ему еще ума набраться нужно. Вон, он какой. Все поет, да смеется. Совсем беззаботная голова.
— Что верно, то верно!—отозвался Джованни.
– Ну, вот… А ты—ты человек серьезный. Поэтому уж будь ты своему брату вместо отца, покуда он в разум не войдет. Живите вы вместе, работайте вместе, а потом, как Луиджи разумным человеком станет,—тогда хоть в поделитесь, я против этого ничего не имею. Только чтобы все было по чистой совести!
— Разумеется, будет по совести!- ответил старший сын старика.
Разве ты меня не знаешь, батюшка?
Так и помер старик. И оставил все имущество—на имя старшего, разумного брата: боялся, что молодой певун и весельчак Луиджи все отцовское добро спустит, а потом голодать будет.
Прошел год со смерти старика. А за это время Джованни разобрался: понравилось ему быть полным хозяином, да на младшего брата, как на батрака, покрикивать. И вовсе не было у него ни малейшей охоты делиться отцовским имуществом с Луиджи. Да мало того, что не хотелось делиться,— стало тяготить Джованни присутствие в доме младшего брата. Как никак,— человек здоровый. Кормить надо!
Вот и надумался скупой Джованни. Позвал младшего брата и говорит ему:
— Как отец мне завещал,—я продержал тебя целый год, поил, кормил, одевал. А теперь, знаешь, что? Тесновато у меня в доме!
— Как это—у тебя в доме?!—удивился младший брат.—Разве дом твой, а не наш общий?
А Джованни полез за пазуху, достал оттуда бумагу с печатями, показывает:
— Это,—говорит,—видишь? Ну, то-то!
А та бумага с печатями была—завещание, сделанное стариком отцом. И согласно этому завещанию все имущество после смерти старика становилось собственностью Джованни. А о том, что Джованни должен честно поделиться с братом,—о том не было упомянуто: на словах старик все сделал.
Засвистал Луиджи. И захохотал весело.
— Вот так штука! — говорит.—Ну, да ладно! Так, пусть будет так. Сегодня же уйду!
А скупой старший брат, обрадованный, что так легко обошлось все,— отвечает:
— Нет, зачем так торопиться? Можешь и переночевать. А уж завтра утром—извини…
Так и разошлись братья. Один стал богачом и зажил в довольстве, другой—стал голышом. Но жил—тоже припеваючи: был он веселого нрава и все пел, да хохотал и всем доволен был. Старший брат женился и взял богатую невесту. Не посмотрел на то, что она самою злою девушкою в деревне считалась и все от нее из-за ее злого языка сторонились. И младший женился: взял себе в жены бедную сиротку, у которой было крошечное поле и землянка. Так и жили и у обоих мало-помалу в доме от детей стало тесно. Только богач на детей угрюмыми глазами глядел, все казалось ему, что дети его самого обедают,—а бедняк, как, бывало, увидит нового сынка или дочку,—от души радуется.
— Это,—говорит,—Бог нам еще новую радость послал!
Так и жили. Богатый в богатстве, но без радости, а бедный хоть в бедности, да—весело. Богатый и с женою и с детьми все ссорится, а бедный— жену не иначе называет, как «Богом мне данный друг дорогой», а дети для него—«радость моя».
Ну, вот, только один раз была суровая зима, а работы у бедняка Луиджи не было и пришлось ему порядочно круто. Главное, холодно было очень, а протопить печку нечем. Сказала ему про это жена, а он хлоп себя по лбу:
—Эх,—говорит,—что же ты раньше не напомнила? Ладно! Давай-ка топор. Пойду я с утра в горы. Там земля ничья. Хоть деревьев там и нет, так кусты имеются. Нарублю я хоть хворосту. Оно еще и лучше: от хворосту огня больше, значить и тепло у нас будет и светло!
Вот и пошел бедняк веселый Луиджи в горы. Высоко, высоко. Туда, куда люди почти никогда не забираются. А там—глубокий, глубокий снег. И вот, видит Луиджи,—полянка, а на полянке—костер горит. А у костра сидит богато одетая в меховую шубу старуха. Глаза суровые, а волос—как снег белый. Но красивая старуха. А около костра—двенадцать молодцев. И все—красавец к красавцу, как на подбор. Ясноглазые, рослые. Только один как будто что-то не того… И ростом на четверть других ниже, в на одну ногу прихрамывает.
Увидела старуха с суровыми глазами человека,—нахмурилась.
— Что,—спрашивает,—тебе здесь нужно на этой высоте?
Луиджи вежливо поклонился, пожелал доброго дня и в делах всякого благополучия. Честь честью. А потом и объяснил, чего ради он сюда забрался.
Нахмурилась старуха:
— Это,—говорит,—вовсе не ничья, а моя собственная земля!
Удивился Луиджи: никак не думал, что и на горных вершинах у земли хозяева имеются.
— Извините,—говорит,—добрая госпожа! Я, признаться чистосердечно и не подозревал, что вы тут хозяйничаете! Ну, разумеется, чужого добра мне не надо! Обойдемся как-нибудь! В кучку собьемся, так согреемся!
Разгладились суровые черты старухи.
– А как же,- спрашивает,- освещать землянку будете?
— Хо-хо!—весело захохотал Луиджи, веселый парень.— А месяц Январь на что? Люблю,—говорить,—Января! Молодчага он! Возьмет с облаков снегу, да набросает, играючи, на землю. А от снега, известно,—светлее становится. Опять же,—затейник он: живописец!
— Как так—живописец?—удивился стоявший у костра красивый румяный светловолосый молодой человек, удивительно схожий со старухою.— В первый раз слышу, что Январь—художник!
— А как же?!—удивился в свою очередь Луиджи.—Да, ведь, кто же, как не Январь, на стеклах узоры разрисовывает? Ловкий парень.
Белокурый молодой человек ласково улыбнулся и довольно кивнул головою.
В это время от костра отошел, прихрамывая, второй молодой человек,—тот, который был пониже всех остальных и помельче.
— А что вы,—спрашивает,—милый человек, про Февраль скажете?
— Ничего дурного, кроме хорошего!—заявил Луиджи,—Какая между ними и Январем разница? Только что один другого чуточку покороче. Только и всего.
— И не злы вы на него?—осведомился второй молодой человек.—Говорят,—дождливый он очень! Капризный, мол… Все хнычет…
— Вот уж и неправда ваша! — Вспыхнул Луиджи.—Не хорошо это вы так о Феврале отзываетесь! Мне он не сват и не брат, а только по справедливости—нельзя на бедняка напраслину выдумывать! Неровный характер у Февраля, это что и говорить! То дождем плачет, нахмурится вот как, а то вдруг солнышком улыбнется…
— Ну, вот видите?!
— Ничего дурного не вижу! Я уж на что веселый человек, а и то иной раз брови сдвину! А зато, когда Февраль улыбается,—нету краше его улыбки! Если бы познакомился я с ним,—я бы его поблагодарил за эти улыбки! Должно быть, славный он парень!
— А Март вам каким кажется?—выступил третий молодец, раздувавший огонь костра во всю силу легких,—Слышал я, иные его «Марцо-паццо», «полоумным Мартом» называют!
— Глупые—называют!—согласился Луиджи,—А только это совсем напрасно! Силы у Марта много, девать ее он не знает куда. Ну и балуется больше других месяцев. А я его люблю: я и сам, бывало, как помоложе был,— выйду на улицу и не знаю, какую бы мне штуку выкинуть? То ли вывеску сорвать, то ли тумбу из земли выворотить, то ли самому колесом пройтись… Ха-ха-ха! Нет, право, должно быть, удалой парень этот Март месяц!
Тут подошел четвертый.
— Давно,—говорит,—я вниз не спускался… Скажите, что об Апреле думаете?
— Апрель? Милейший человечина, этот Апрель,—обрадовался Луиджи.— Тоже—сродни Январю: артист! Узоры такие на земле из травы да цветов вышивает! Дух радуется, когда Апрель во двор заглянет.
— А Май?—осведомился пятый молодец.
— Май—детям рай!—у нас говорят… Вы меня не спрашивайте: детей спросите! Они, дети, все влюблены в Май!
— А Июнь? Говорят, суховат он.
— Хоть суховат, это верно, да и Июль таков! Зато они оба так землю старушку нагревают, что она все свои соки в растения гонит. Значить,— большая польза от них обоих. Опять же,—ягод они сколько на землю просыпают? Бедноте—первое удовольствие!
— А Август? Говорят, много работать заставляет!
— Хороший хозяин Август! Как и Сентябрь! Знают, что скоро зима, подгоняют: тут тебе одно поспевает, тут другое, тут третье… Только поспевай!
— А Октябрь?—Осведомился десятый молодой человек,
— Ничем других не хуже!—ответил Луиджи,—Я, по крайней мере, им тоже доволен. И им, и Ноябрем: знаете, как наработаешься за летние и осенние месяцы, так Октябрю и Ноябрю, словно родным братьям, доволен. Отдохнуть немножко можно.
— А Декабрь? Не считаете его злым?
— Нравом он строг,—это верно… Покрикивать на людей любит! Ну, да что же? Не всем веселыми да беззаботными быть. Зато в Декабре люди как-то больше сближаются. Теснятся один к другому. Сердечнее становятся. Разговорчивее: весь прошедший год вспоминают. А дети так и говорят:—Декабрь—сказочник! Опять же,—праздники большие в Декабре бывают. Нет, не скажу дурного про Декабрь!
Двенадцатый молодец довольно улыбнулся и потер себе руки.
Луиджи, вежливо поклонившись, пожелал хозяевам горных вершин всего хорошего, всякого благополучия, а в делах их полного успеха, извинился за беспокойство, причиненное его неожиданным визитом и стал уходить. Но молодые люди обступили седовласую старуху, наскоро переговорили с ней и потом кто-то крикнул:
— Послушайте, вы, добрый человек. Остановитесь на минуточку!
— К вашим услугам.—остановился Луиджи, веселый бедняк.
— У вас, вы говорите, жена имеется?
— И жена, и дети!
— Устраиваете вы для них елочку?—Осведомилась старуха.
— Ха-ха и Хо-хо!—Загрохотал веселый Луиджи.—И рад бы, да куда там?! Главное дело, —где елку достанешь? Воровать я не стану, а купить не на что: и на хлеб не хватает!
— Елку я вам подарю!—вымолвила старуха приветливо.—Можете взять вот эту. Не рубите ее, а у себя во дворе посадите, она большая вырастет!
— Сердечное спасибо!—обрадовался Луиджи. И взвалил на плечи выдернутую с корнями елку, которую ему подал третий молодец.
— Постойте!—продолжала старуха,—Вашей жене для елки вы подарите кусок сукна.
И она оторвала от полы своей белоснежной шубы кусок ткани в две ладони величиною. Луиджи поблагодарил и подумал:
“Нагрудник маленькому сшить можно!”
— А на елку вы что повесите?—спрашивали его столпившиеся около него молодцы, весело улыбаясь.
— А что придется!—весело отвечал он им.
— Держите мешок!—сказала старуха, показывая на мешок, который Луиджи принес, чтобы хворосту набрать.
Луиджи раскрыл мешок. Молодцы один за другим подходили и бросали в его мешок по камню. И все тяжелее и тяжелее делался мешок. Таким тяжелым стал, что закряхтел Луиджи.
— Ничего, с горы идти, а не в гору!—сказал он.—Прощайте, господа!
— Прощайте!—ответил ему хором.
Вот, вернулся с подаренною елкою Луиджи домой, поставил елку на пол, снял мешок с плеч. Хохочет!
— Гей, жена, дети!—кричит.—Принес я вам подарочек от господ, что на горных вершинах хозяйствуют… Смотрите-ка, сколько! Добра…
И высыпал на пол прямо все содержимое мешка.—Да и сам глаза вытаращил: камни-то были не камни, а золотые монеты!
Звеня и сверкая, раскатались они по полу.
— Что за штука?—удивился Луиджи.—Вот так оказия!
Вспомнил о куске сукна, подаренном старухою, вытащил его.
— Держи!—говорит жене.—Нагрудник сошьешь!
— Сума ты сошел?!—ответила та.—Да тут всем нам одеться хватит.
В самом деле, на коленях у нее лежал не крошечный кусок величиною с ладонь, а целая штука великолепного белого сукна. Хоть королеве, так и той в пору шубку сшить!
Ну, тут такой крик поднялся в землянке бедняка, что все соседи сбежались. Дивятся! поздравляют, конечно! А Луиджи каждому бедному— по золотой монете дает:
—На нас, говорить, хватать! Ха-ха-ха!
Пришел и Джованни. Выслушал историю эту, побежал домой, к жене.
— Седлай,—кричит,—лошадь! Поеду я тех полоумных, что золото раздают, искать!
А жена отвечает.
— Мешка два с собою возьми! Или три! Нет, четыре!
Ну и поехал Джованни. И нашел старуху в белой шубе, и двенадцать молодцев. И вступил с ними в разговор. Но разговор был иного свойства: сердитый человек был Джованни. И все о деньгах думал.
— Январь—отвратительный месяц!—сказал он.— На одних дровах разориться можно! А Февраль—коротышка хромоножка! Дурак слезливый: два дня потерял. А Март—совсем полоумный: только и умеет, что дуть на землю. Апрель—не лучше: рабочих нанимать нужно, а рабочие—лодыри и дармоеды. Май всех с ума сводит: песни поют, а работу забывают. А Июнь, да Июль— дрянь месяцы: жара смертная стоит. А в Августе, Сентябре—покою нет: надо от воришек сад и виноградник сторожить! Октябрь, Ноябрь—капризные, взбалмошные. А Декабрь—нищих плодит: одолевают…
Переглянулись молодцы, нахмурив брови.
Джованни говорить старухе:
— Ну, мне тут с вами прохлаждаться некогда! Давайте-ка мне ваши подарки, да и до-свиданья!
— Дайте этому человеку то, чего он заслуживает!—сказала, кутаясь в свою шубу, седовласая старуха.
Стали двенадцать молодцев в мешок Джованни камни класть, а он ворчит:
— Да не скупитесь вы! Что вам, жалко, что ли?
— Нам не жалко, да тебе тяжело будет!
— А вы обо мне не беспокойтесь! Сыпьте!
Насыпали они ему столько, что лошадь везти не смогла, даром что не в гору, а с горы. Навьючил один мешок себе Джованни на плечи. Кряхтит, а прет. А тут, спасибо, жена навстречу. Он с лошади и второй мешок снял, на жену навьючил. Так дотащили они все четыре мешка домой, заперлись, чтобы никто их не видел и высыпали содержимое мешков на пол. Смотрят,—а там грязь, да камни. И ничего больше. До того им досадно стало, что… поссорились они и даже подрались. Соседям разнимать пришлось…
Кто же были хозяева горных вершин? Да вы, верно, и сами догадались: старуха была—Царица Зима, а ее двенадцать сыновей—двенадцать месяцев. Январь, Февраль, Март, Апрель…
Ну, да вы же имена их, говорю и сами знаете! А если не знаете—так выучить надо! Вот что!
М. Первухин.