Народная сказка “Два брата” пересказ Клавдии Лукашевич.
Жили были на свете два брата сироты. Отец и мать не успели их поднять и померли. Остались братья малехонькими: один по седьмому годочку, другой по шестому. Зимой кое-как сироты по чужим углам перебивались, а летом в подпаски нанимались. Так и питались. Плохо им жилось. Родни у них не было никакой. А в чужих людях и колотушек и горя видели не мало. По подпаскам, да пастухам, да по чужим углам жизнь не красна: досыта не доедали и горя слез не мало видали. Одним утешались братья, что друг друга, крепко любили и вместе сиротскую жизнь проводили. Когда перекинутся друг с другом ласковым словечком, когда утешат один другого кусочком и легче тогда бывало.
Долго ли, коротко ли так жили братья, однако до женихов доросли. Вот тогда меньший и говорит старшему:
— Братец любезный, полно нам по пастухам жить. Совестно людей. Пойдем счастья искать, хорошо бы нам крестьянству обучиться. Надо нам в работники идти.
А старший отвечает меньшему:
— Нет, братик милый, ты как хошь, а я в работники не пойду. Я пойду в город. Поищу там счастья Может чему обучусь. Может и счастье найду.
Потолковали они. Так и порешили: одному идти в город, а другому в деревню в работники.
Сшили они себе мешки, взяли хлеба, соли и отправились в путь—дорогу.
Шли, шли, дошли до крестов, где дорога на четыре стороны расходится. Сели они на камешки, поели, потолковали, поплакали. Меньшой и спрашивает:
— Братец любезный, где же мы с тобой встретимся, когда друг о дружке стоскуемся.
— А вот что, братик, как вспомнишь о мне, так и приходи ко мне в город. Видишь город на горе, на большой дороге стоит. Дальше я не пойду. Там останусь. А мне тебя искать не рука: ты по чужим людям пойдешь. Из деревни в деревню может далеко куда забредешь.
— Ладно, братец!
На том и порешили. Посидели еще, помолились, распростились горькими слезами и пошли. Один пошел по большой дороге, а другой по проселку.
Близко ли, далеко ли шел меньшой брат, приходит в одну деревню. Забрел он в крайнюю хатку, что победнее и попросился ночевать. Его пустили. А в хате той жила бедная —пребедная вдова и у ней семеро ребят, мал мала меньше.
— Ты паренек, не в батраки ли нанимаешься?— Спросила вдова.
— Да, тетушка.
— Так наймись ко мне.
— А где же у тебя мужик?
— Я, родимый, вдовица горькая. С ребятами маюсь. А ребят у меня семеро—мал мала меньше. Сделай милость, наймись к нам!
— Нет, тетушка, я по пастухам жил. По настоящему крестьянской работы не знаю.
— Ничего, кормилец, наймись. По обличью, ты тихий да добрый.
— Кабы при мужике, я бы всей душой. А то я ни сохи, ни бороны ставить, не умею, отнекивался парень.
А у вдовы той обзаведенье было хорошее: и лошадь, и корова, и все в исправности.
И стала вдова, парня упрашивать, уговаривать: понравился он ей тихими речами.
— Порадей, паренек, да сироток, говорит вдова. Пожалей малых. Тебе Бог счастье поищет. По крестьянству не мудрено научиться. А коли пахать или боронить, я старичка принайму, он и соху справит, и борону свяжет, и всему тебя выучит.
Парень согласился. Прошел год. Работник хотел уходить, а вдова уговорила его еще остаться.
— Живи у меня, родимый. И вам и тебе хорошо. Куда ты пойдешь? По работникам ходить не сладко. А у вас ты как родной, за место большака в семье. Парень остался.
Так год—за—годом прожил работник у вдовы не много—не мало, а целых 16 лет. Дожил до того, что дети ее выросли и старшего сына пора было женить. Тогда вместе с вдовой они нашли ему хорошую, работящую девушку и поженили. Свадьбу сыграли веселую: много пива и меду выпили.
После свадьбы работник и говорит вдове и ее молодожену.
— Ну, теперь как хотите, отпустите меня. Работников у вас довольно. А мне тоска сердце сосет: хочу со своим старшим братцем повидаться.
Вдова заплакала. А сын ее на колени перед ним стал и говорит:
— Поднял ты нас, дядюшка, вместе с матушкой. Работал на нас и за место отца родного был. На свадьбу меня благословил. Останься. Поживи еще у нас годок. Посмотри на ваше житье. Поучи нас с молодой женой уму-разуму. Хорошо, коли молодуха будет ладно жить, а если задурит. Что нам тогда с ней делать? Тебя она постыдится и за год остепенится. Мы тогда тебя и проводим.
Пожалел их мужик и остался еще на год.
Через год опять стал проситься у вдовы.
— Теперь отпустите. Ни спать, ни есть не могу: все по братцу старшему скучаю. Хочу его повидать.
Вдова полезла в подклеть, вынесла от туда все деньги, что у нее были прикоплены и высыпала их на стол. А было у нее ни много, ни мало, а триста золотых.
— Чем и как я за твою службу расплачиваться буду? Заговорила старуха. Вот возьми у нас все деньги, какие у нас есть, а чего не хватает, то уплатим, как воротишься; когда повидаешься с братом.
«Взять эти деньги, подумал мужик: обидеть их. Ведь, у них больше ничего не останется». И взял он себе всего—на всего один рубль серебром и старую одежду.
— Деньги эти себе про черный день оставьте, а мне не надо их. Я человек одинокий, сказал он.
Вдова и дети, проводили его за пять верст, а как пришлось расставаться, стали все на колени и слезно просили: “Воротись к нам поскорей. Без тебя плохо нам придется.”
А вдова говорит: «Пойди проведай твоего старшего брата, а потом вернись к нам и живи у нас до самой смертушки. А как упокоит тебя Господь, так мои дети косточки твои сохранят и на могилку поголосить придут. Потому, ты берег их и был им за место отца родного».
Пошел меньшой брат в тот город, куда ушел старший брат. Дошел он до, заставы, прошел ворота и остолбенел: таких домов высоких он никогда и не видывал, о таких церквах золоченых и не слыхивал. Улицы широкие, сады зеленые, цветистые, а народу столько шло да ехало, что у мужика в глазах закружилось и ноги от страху подкосились.
— Где же братца найти? Подумал он. Однако кое-как обошелся и пошел дальше.
Все на его деревенский зипун да лапти смотрят, а который и толкнет невзначай. Видит мужик храм Божий. Вошел. Там служба, шла. Он не столько молился, сколько по сторонам смотрел, так все диковинно было. И тут пришло ему на ум, что не найти ему старшего брата.
Вышел он из церкви, стал у ограды и горько-горько заплакал, а сам все думает про себя: «Господи, открой Ты мне, грешному, жив, или нет мой братец? Если жив, так повидаться бы с ним, а если помер, то хоть помолиться бы за него.
И в эту самую пору проходит мимо него маленький, горбатенький, седенький старичок. Такой седой, словно кто его бороду мукой посыпал. Откуда взялся вдруг этот горбун, не знаю.
Однако около мужика остановился и говорит:
— О чем ты, дядя, плачешь?
— Ох ты, желанный старичок, горе, вишь, у меня. Вот уже 18 с половиной лет не видался я со своим старшим едино утробным братцем. Я остался в деревне, а он ушел в этот город. Теперь пришел я повидаться с ним и нигде не могу найти. Город, вишь, велик… Народу тьма. А который тут мой братец, не знаю.
Старичок потряс, бородой.
— Я тебе, дядя, помогу брата найти.
Мужик бух старику в ноги,
— Ты стой тут в воротах и смотри, который самый толстый, да важный пойдет, тот и есть твой брат.
Мужик опять бух в ноги. Поднялся, а горбуна уж и нет, точно сквозь землю провалился. Встал он и видит, из церкви народ валит. Впереди купец толстый, именитый, шуба хорошая, шапка высокая, соболья, на груди медали. И двое его под руки ведут.
Мужик его признал; “как есть он, мой братец, только раздобрел шибко на городских хлебах”
Купец присмотрелся и тоже признал мужика. Тот поклонился ему в пояс. Купец сказал:
— Иди, братец, ко мне в дом. Пошел мужик следом за купцом, а сам все дивится и думает: Господи, как это я с братцем говорить то стану. У меня и слов то не найдется. Вишь, он в каких теперь.
Пришли они к каменному дому, вошли в стеклянную дверь.
Слуги с братца шубу сняли и на спицу повесили, а шапку на другую.
А мужик то с ноги на ногу перетаптывается и на себя оглядывается: совестно в таких хоромах.
Вошли в горницу: там все чисто прибрано, и половички и мебель хорошие. Хозяину кресло подставили. Старший брат тогда и спрашивает меньшого.
— Братец, где ж ты жил эти 18 с половиною лет?
— Как разлучился я с тобой, братец родимый, пришел в одну деревню и нанялся к одной вдовице в работники. У ней семь человек детей, мал мала меньше. Там я и прожил 18 с половиною лет, пока сын ее не женился. Да вот теперь по тебе шибко, стосковался. Повидаться захотелось.
— Ну, что ж, братец, много ли ты в 18 с половиною лет денег заработал?
— Да что ж, братец, давала мне вдовица на прощанье все свои деньги, да подумал я: взять их обидеть. Пожалел сирот и взял себе на дорогу только один рубль.
— Эх, брат, глупый ты и беззаботный человек. Всех не пережалеешь. Самое лучшее время положил на чужих и заработал только один рубль. Ни на тебе одежки, ни на тебе обувь справлена и мошна пуста. Видишь, за 18 с половиною лет мог бы сберечь копеечку про черный день. А то заработал один рубль. И людей то зазорно и себе-то обидно!! О чем ты думал? Так стал укорять и бранить младшего брата старший.
— Братец родненький, они не бросят меня: они слёзно просили, чтобы я, как повидаюсь с тобой, вернулся бы к ним и жил бы у них до самой смертушки.
— Ладно. Говорить, что хочешь можно. Не свои, брат, детки. Глуп ты, брат! И чего ты на чужих надеялся, а про себя забыл!? Не хорошо, брат и людей зазорно! Сердился и бранился старший брат.
— Они, братец родимый, меня за 18 с половиною лет за родителя почитали, берегли и слова худого не сказали.
— Слова то не сказали, а все равно, что нагишом за твой труд пустили. Как же ты на них надеешься?!
И стало мужику как будто и совестно за свою жизнь и за вдовицу. А старший то брат его корит и бедностью упрекает.
— Ты, брат, посмотри; на меня, как я то за это время разжился. Дом, полная чаша, хозяйка у меня белая да сытая, в шелке да бархаты наряжается, сыновья добрые. И почет мне ото всех. Вишь и в храм Божий меня под руки ведут, на ковер ставят. И люди все кланяются и уважают.
— Всякому свое счастье, братец, вздохнув ответил мужик.
— А все от того, что я спины за работой не разгибал, других помнил и себя не забывал. Так-то, брат, глупо ты поступал. И себя нищим оставил.
— Сироток, пожалел, ответил мужик и мотнув головой, почесал затылок.
— А кто-то тебя в бедности пожалеет!? Нет, не найти, брат!
И повел старший брат-купец своего меньшого брата-мужика по всем горницам: все свое богатство показывал и своим достатком хвастался. Мужик в лаптях робко за ним ступал и дивился. Видел он братину жену: такая пухлая, румяная бабанька сидела и разными заморскими сластями баловалась, на мужика и не взглянула. Около нее два молодчика-сынка забавлялись смешками.
И привел старший брат младшего в свою опочивальню. Кровать красного дерева с позолотой. Пуховик, что гора, одеяло красное, шелковое и подушек до потолка.
Старший брат-купец все перед братом хвастается и себя хвалит: так, мол и так, такой я и столько я нажил, и почет мне за мои денежки.
— Хорошо мне на этом свете да и на том будет, не худо. Посмотри-ка, на какой постели я умру. И умирать то хорошо, тепло, мягко. А потом повезут меня в золоченых дрогах, под балдахином. И все будут жалеть, да плакать. Смотри, какая постель то у меня. Пуховик то одна сладость. Вот я лягу, отдохну, а ты меня прикрой.
Разделся купец, лег в пуховик, да так и утонул с головой. Брат его прикрыл шелковым одеялом и только хотел подушки под головой поправить, как вдруг, глядь пол расступился. И кровать, и брат, и подушки, все ушло в землю. Мужик схватился, хотел кровать удержать, не тут-то было, кровать с братом, провалилась и пол заровнялся, как будто бы тут ничего не было, и никакой кровати с пуховиками не стояло.
Как схватился мужик за голову, да как завоет, так по всему дому гул и пошел. Бросился он бежать опрометью через все горницы на улицу. Выбежал и опять попал в ту самую ограду около церкви где со старшим братом повстречался.
Припал мужичек к ограде заплакал горючими слезами: жалко ему стало брата: все же одна родня он был ему на свете.
Вдруг, отколе ни возьмись, перед ним: опять старенький, седенький, горбатый старичок.
— О чем ты так, дядя, убиваешься? Спросил мужичок.
— Господи, как же мне не плакать! Мой братец едино утробный может из-за меня без покаяния погиб. Не успел я его спасти. Ухватил кровать, да не крепко держался. Кабы знал, лучше бы и не проведывал его.
Плачет мужик горючими слезами, что рекой разливается.
— Не плачь, сказал старичок: я тебе помогу.
Мужик бух ему в ноги.
— Сделай Божескую милость, помоги.
Только во всем меня слушай и что я тебе скажу, все исполняй.
Седенький горбун указал на дом купца и проговорил:
Ступай туда и стань в место брата.
— Ох, что ж я буду делать то!? Испугался мужик.
— Делай все, что и брат. Ешь пей сладко, спи на пуховиках.
Коли тебя под ручки в церковь поведут иди. Почтенье принимай, домом распоряжайся:
— Ох, ты, желанный старичок, освободи меня от этой маяты. Человек я неграмотный, серый. Обращения хорошего не знаю. Я и ступить то в братнином доме не сумею. Да и зазорно мне мужику за брата выдаваться.
— Если ты меня не послушаешь, будет тебе худо, сказал старик и скрылся, точно сквозь землю провалился.
Делать нечего, мужик постоял на месте, потоптался и пошел в братнин дом. Только что он вошел на лестницу, кажется ему, что стал он плотнее и на брата, как две кайли воды похож. Слуги его худой кафтан сняли и на спицу повесили, а рваную шапку на другую спицу, пошёл он по лестнице, а его под руки поддерживают.
Прошел он по братниным хоромам и много кой на что насмотрелся: видит он, как слуги его потихоньку добро таскают; слышит он, как сынки, что смешками забавлялись, один другому говорили; “эх, кабы отец скорее помер, нам бы наследство оставил. А то, право, живет два века, на деньги скуп и нашу молодость заедает”. Хотел им мужик крикнуть что отца уже нет, да не мог: точно языке к горлу прилип.
Пришел мужичек в братину спальню, посмотрел на то место, где стояла его кровать и залился горючими слезами. Стал он на колени и просит Бога: «Господи, верни ты моего братца единоутробного. Невмоготу мне тут за него представляться». И так горячо, горячо он долго молился и плакал, рекой разливался.
Вдруг пол расступился, обозначилась яма, а из ямы вылезла кровать с пуховиками, с подушками и красным шелковым одеялом. Как вылезла кровать, так пол и задвинулся. А из под красного шелкового одеяла такой глухой голос послышался:
— «Брат, а брат, открой: меня скорее!».
Мужичок снял одеяло и поставил брата на ноги.
А купец бух брату в ноги и взмолился:
— «Братец родимый, прости ты меня. Господь наказал меня за то что я тебя осуждал за доброе дело, а собой все хвастался. А как побывал я на том свете, так все и узнал, что твоя заслуга дороже моей. Сиротские слезы тебе к престолу Божию путь приготовили.
— Братья обнялись, поплакали. Младший и говорит.
— Теперь я прощусь с тобой, пойду опять в деревню. Здесь в городе жизнь маетная.
Как его ни уговаривал старший брат — не остался.
Братья потолковали, обнялись, поплакали. Купец пошел провожать мужика.
Шли, шли, дошли до крестов, где дорога на четыре стороны расходилась. И говорит старший брат младшему.
— Эх, братец, за 18 с половиною лет не научился я правде, а ты меня в два дня выучил. Спасибо. Теперь я пойду в монастырь мой грех перед Богом замаливать. Не, могу больше на миру жить.
Так оба брата еще поплакали, поцеловались и разошлись: один пошел в деревню, другой в город, в монастырь.
Пересказала Клавдия Лукашевич